Московские сладости

Ну, где еще стародавнему патриархальному москвичу любо было потешить себя чайком со сладостями, как не в тени свежей майской листвы Сокольников или не на Воробьевых горах, в лучах долгого розового заката. Даже если, учитывая количество холодов в нашей полосе, у читателя за дверью — мороз, и за окном — сугробы, то не с улицы, а из памяти пустим к себе в мечты «зелень лета». Пусть, по крайней мере, на этой странице благоухает июнь, а за ним и июль ведет свое жаркое солнышко. Тогда невзыскательное простонародье соберется вокруг самоваров в Марьиной роще, а элегантная публика снова сядет пить кофе за хорошо сервированными столиками Петровского парка. Зной заставит дам и кавалеров приняться за прохладительные напитки...

Представим время, когда содовая и вообще искусственная газированная вода только входят в моду. Впрочем, первые опыты все равно выгодно отличаются от обычной для советского отечества теплой «Абрикосовой» с «обильной желтой пеной» и запахом парикмахерской. В какие напитки могли пробраться колючие углекислые пузырьки у москвичей XIX века? В квасе и шампанском жили свои, природные, а вот искусственным вольно было бы разгуляться в клюквенном и прочем ягодном питье, в лимонаде и оршаде, оцененных еще допожарным аристократическим Тверским бульваром. Кстати, об оршаде. Его описания и тем более рецепта нынче нигде, пожалуй, не найти, кроме как у Елены Молоховец:

Что, «молодые хозяйки», уяснили? А вот я никак не схвачу — сколько ни перечитываю. Одно мне кажется ясным: первоначально напиток газированным не был — как и лимонад, и клюквенное питье в домашнем исполнении.

Московские же лакомки — возвращаясь к минувшему — подслащивали и весенние деньки, добавляя конфетку в брожение соков, смягчая томление души пряничком. Известный юрист Николай Давыдов говорит о лавках со сластями на масленичных и пасхальных гуляньях «под Новинским», а его тезка, музыкальный критик Мельгунов, встречает там и «хорошую кондитерскую».

Н-да… Что-то в этой статье времена года наступают в обратном порядке… Зима. У Большого театра — сани. Внутри многолюдно: там маскарад, и, может, как раз новогодний. В буфетах ужинают, но дамы из «общества» не покидают своих лож, так что прямо туда им подают шампанское, фрукты и конфеты. Почему-то перед глазами персонажи Зощенко, и дамочка тянется за четвертым пирожным. Мы не крикнем: «Ложь взад!» — мы рыцарски отдадим женщинам все сладкое, все самое сладкое — и кофе в постель, и конфеты в ложу, а то еще в карету: разносчики конфет и фруктов делали на Кремлевской набережной неплохой бизнес, оставляя свой десерт «от имени» молодых людей в каретах тогдашних красавиц. Однако это было уже совсем давно, до открытия Тверского бульвара, на котором лотошникам запретили беспокоить публику какими-либо действиями — им позволялось только смиренно стоять вдоль дорожки и у входов, ожидая желающих.

Но женский пол продолжал оставаться двигателем торговли — в частности, ради чьих же еще прихотей создавалось все изысканное разнообразие конфет, пирожных и тортов? В конце концов, если бы не гимназистки, то кто заметил бы Федю Ландрина с его незавернутым монпансье? Люди, мало-мальски читающие, безусловно, помнят эту хрестоматийную историю из Гиляровского, у которого булочник Филиппов рассказывает про кустаря, забывшего как-то с похмелья нарядить свои конфеты в фантики. У Елисеева, которому мастер поставлял леденцы, неоформленный товар не приняли, так что бедняга вынужден был брести обратно с полным лотком. Присел отдохнуть у гимназии. На перемене девчонки его заметили: «Почем? Дай на гривенник… И мне… И мне пяток...» А монпансье (понятно, что и сорт, и название переняли в свое время от французов) само по себе оказалось действительно первоклассным, какого никто другой не делал: половинка конфеты красная, половинка — белая. Весь лоток в считанные минуты разошелся. «Тебя как зовут?» — «Да Федор я, Ландрин...» — «Ну, Ландрин, приходи и завтра!»

Мастер прикинул: выгодно! Стал торговать вразнос. Гимназистки кричали: «Ландрин пришел!» А Федор чуть позже открыл лавочку, потом фабричку. В его фамилии услышали французское слово, и полакомиться «ландрином» стало любимым делом всех москвичей. Трудно сказать, когда точно, верно после революции, это название исчезло и забылось, но монпансье мы и теперь не представляем иначе, как без оберток да в металлической баночке — плоской или такой, в какой еще продавался растворимый кофе советских времен.

Конфеты сопровождали девушек до кульминации их судеб — свадьбы. Описывая церемонии, сопутствовавшие этому событию в купеческих семьях, поэт Иван Белоусов отмечает и традиционное использование сластей: «На другой день после благословения жених приезжал к невесте с гостинцами; он привозил голову сахару, фунт чаю и самых разнообразных гостинцев — конфет, орехов, пряников, и все это привозилось в довольно большом количестве, целыми кульками...»

Символика здесь была второстепенной, основное значение имела практическая потребность в таких подарках: на предсвадебное, довольно продолжительное время у невесты чуть ли не поселялись подруги, помогавшие в достаточно трудоемкой подготовке приданого, ибо даже самые мелкие вещи, до платков и салфеток, надо было переметить новыми инициалами — с фамилией жениха. Напротив, и послесвадебные визиты молодых, и преподносимые ими при этом коробки конфет являлись, по сути, только вежливым реверансом — впрочем, тоже награждаемым, так как в ответ их тут же отдаривали золотыми и серебряными вещами.

Пока автора увлекал вопрос личной жизни предков, читатель давно перестал сомневаться, что конфеты играли в ней главную роль. Неосвещенными остались кондитерские. Пойдемте же с толпой бытописателей и мемуаристов зажжем огни старых вывесок и витрин.

Первые кондитерские, очевидно, появились на Кузнецком мосту вместе с прочими французскими заведениями и тут же, наряду с лавками модных дамских товаров, наряду с парикмахерскими, стали излюбленными местами галломанствующего дворянства. Не случайно, ради примеров этого недуга, Батюшков тащит нас туда, «в конфетный магазин, где жид или гасконец Гоа продает мороженое и всякие сласти». Гоа был, в самом деле, знаменит, а что касается его соотечественников, то даже сорок лет спустя, по воспоминаниям уже знакомого нам юриста Давыдова, кондитерские входят в число «отделов торговли», почти полностью присвоенных французами и «недоступных русским уроженцам».

Переходя на личности, мемуарист упоминает Трамбле, чья кондитерская, по свидетельству князя Владимира Голицына, стала сборным местом балетоманов: магазин смотрел на улицу двумя большими окнами, «из которых удобно было наблюдать за балеринами, любившими после репетиции в театре прогуляться по Кузнецкому».

В ряду лакомств на домашних вечеринках Давыдову приходилось пробовать пряники от Педотти (batons de roi). Это имя находим и у московского бытописателя 1840-х годов Петра Вистенгофа, также почитающего лучшими иностранные кондитерские.

Еще на минуту задержимся с Давыдовым, который к воспоминаниям своей юности относит «конфеты от входившего в моду Эйнема». Это добавление важно, ибо фирма именита. В начале прошлого столетия она настолько славилась, что даже попала в стихи. Увековечил ее символист Сергей Соловьев:

Вот и Мясницкая. Здесь каждый дом поэма,
Здесь все мне дорого: и эта надпись Пло,
И царственный почтамт, и угол у Эйнема.

Расположившись у Мясницких ворот, кондитерская соседствовала с технической конторой Пло, неороманской архитектурой почтамта и китайским декором чайной фирмы Перлова. Перловский магазин был одним из самых крупных среди торговавших «колониальными товарами» — чаем, кофе, пряностями, сахаром и разными сластями. «Более всего, — описывал первые детские впечатления от Москвы купец Иван Слонов, — меня заинтересовали большие колониальные магазины и кондитерские с их красивыми выставками разных деликатесов...» Но богатые соблазнами витрины — не единственное преимущество больших, известных магазинов. Дорожа маркой, они следили за качеством. У Перлова уж наверняка не водился чай с «рогожских плантаций».

Жили в Рогожской слободе «умельцы», бравшие в трактирах спитой чай. Специально для них выносили с черного хода в грязных корзинах использованную заварку, и летом на плоских кровлях сараев можно было видеть сохнущими эти отбросы. Куда потом девали подобную «продукцию», оставалось тайной и для самого рассказчика про мошеннический промысел — уроженца Рогожской, певца и беллетриста Павла Богатырева. Вместе с тем, по его замечанию, «китайский чай» кормил немало народа, а значит, вероятнее всего, находил простака-покупателя. Или нищего покупателя… Остается гадать.

«Давай про Абрикосова! Нечего отечественные успехи затирать!» Успокойтесь, патриотические чувства! Абрикосовы давно в энциклопедии. Энциклопедический словарь «Москва», изданный к юбилею города (1997), посвящает роду и товариществу славных предпринимателей целых две статьи, одна обширнее другой, и готовящийся выйти первый том новой «Московской энциклопедии», уж конечно, тоже Абрикосовых не обойдет. Этого ли вам не достаточно?

Во-вторых, как возможно заметил и почтенный читатель, автор коснулся лишь кондитерских, причем самых популярных, и принципиально воздержится лезть в дебри такой обширной темы, как производство сладостей, включающей историю фабрик Абрикосовых, Эйнема и Сиу (соответственно, советские — имени П.А. Бабаева, «Красный Октябрь» и «Большевик»). А лучше-то закончим очерк в духе того, что «Минздрав предупреждает».

Лечебник «доктора медицины и кавалера» Н. Петрова «Источник здравия», отпечатанный в 1860 году в московской типографии Чуксина, среди описаний целебных свойств различных продуктов не забывает упомянуть и конфекты — точнее, разбранить:

«Локк в сочинении своем о воспитании детей говорит о конфек гах так: «Я не знаю, кто более имеет вреда, варящий ли или употребляющий в пищу конфекты и прочие сласти». Из сего видно, что он почитал их вредными, в чем и не ошибался; ибо ничто так не портит желудок, как излишнее употребление печеных или вареных сластей. Сверх того от них гниют, болят и чернеют зубы, и дыхание делается зловонным. Таковы бывают следствия испорченного желудка».

Очевидно, люди благоразумные вели борьбу с увлечением сладостями с тех самых пор, как люди предприимчивые начали их производить, а люди легкомысленные — тоннами потреблять.